Алиенист - Страница 64

В одном месте такое поведение может считаться признаком безумия, в другом – не только проявлением вменяемости, но и обязательным для всякого уважающего себя человека. Крайцлер попробовал привести и другие примеры: если женщина и ее дети подвергаются угрозе насилия со стороны группы нападающих, а единственным оружием в распоряжении матери оказывается мясницкий тесак, – сочтет ли Сара ее попытку расчленить нападающего признаком безумия? Или другая женщина, узнавшая, что ее муж бьет детей и понуждает их вступать с ним в половую связь, перерезает благоверному горло посреди ночи – можно ли это считать неоправданной жестокостью? Сара ответила, что не собирается отвечать на все эти вопросы и считает их весьма далекими от того, чем мы в данный момент занимаемся. На что последовало быстрое возражение Ласло: единственная разница, объявил он, заключается в отношении Сары ко всему этому. Взрослый, защищающий ребенка, или ребенок, защищающий сам себя, является контекстом, в рамках которого Сара в состоянии оправдать любую, пусть самую ужасную жестокость; но что если наш убийца рассматривает свои нынешние действия как именно такого рода защиту? Может ли Сара изменить свою точку зрения, чтобы принять за данность тот факт, что каждая жертва и ситуация, ведущая к убийству, перекликаются в сознании убийцы с далеким эхом угроз и насилия, и по причинам, которые нам еще предстоит выяснить, он вынужден принять жестокие меры, дабы защитить себя?

Сара выслушала это все с явной неохотой. Меня же, напротив, удивило, насколько мое собственное мнение совпадаете мнением Крайцлера. Вероятно, коньяк раздвигал рамки моего обычного мышления – как бы там ни было, я подал голос и заявил, что в таком случае каждое мертвое тело в свете того, что сказал Ласло. должно быть чем-то вроде зеркала. Крайцлер удовлетворенно сжал кулак и ответил: вот именно – тела действительно были зеркальными отображениями кошмаров, оказавших воздействие на развитие личности убийцы. И подойдем ли мы с биологической стороны, сосредоточившись на формировании того, что профессор Джеймс называл «нервными связями», либо изберем путь философский, который неизбежно приведет нас к дискуссии о развитии души, – так или иначе, нам суждено прийти к одному решению: для человека, которого мы ищем, насилие – не просто часть натурального поведения, но и отправная точка жизненного опыта. То, что он видел, глядя на тела мертвых детей, – лишь отражение того, что, по его мнению, некогда в прошлом, пусть лишь психически, проделывали с ним. Естественно, когда мы смотрим на тела, первой нашей мыслью становится жажда мести и желание защитить будущих жертв. Ирония в том, что убийца верил, будто испытывает те же чувства: возмездие за свое сломанное детство и желание оберечь свою измученную душу.

Несмотря на мягкость, с которой Крайцлер объяснял все это Саре, она, похоже, не переменила отношения. Не могла она просто так забыть о том, что произошло в Кэсл-Гарден, и заняться делом. Сара поерзала на стуле, замотала головой и заявила, что все сказанное Крайцлером – какая-то абсурдная рационализация: Ласло сравнивает эмоциональные и физические испытания детства со взрослой жаждой крови наихудшего пошиба, дерзко бросила она, а между тем подобное сопоставление неуместно и диспропорционально. Ласло в ответ заметил, что это, возможно, и так, но лишь потому, что Сара сама определяет пропорции – исходя из контекста собственного жизненного опыта. Гнев и жажда разрушения не являются основными чертами ее характера, но если бы все было наоборот, еще с тех времен, когда она не была способна сознательно мыслить? Что могло бы насытить подобную глубинную ярость? В случае нашего человека даже кровавым убийствам это оказалось не под силу, ибо удовлетворяй они его, он бы продолжал тихо заниматься своим делом, прятать тела и не заигрывать с угрозой разоблачения.

Видя, что взвешенные аргументы не оказывают большого воздействия на нашего непримиримого партнера, я воспользовался случаем и предложил всем пойти и немного поспать. Пока мы говорили, солнце успело всползти над городом и принести то знакомое чувство крайней дезориентации, что так часто сопровождает ночные бдения. Я был уверен: Крайцлер тоже убежден, что здоровый сон поставит многое на свои места. Единственное, что он добавил к сказанному, перед тем как я забрал Сару: попросил ее не позволять ужасу и гневу заводить ее слишком далеко от нашего следствия. Ее роль в событиях минувшей ночи оказалась важнее, чем он предполагал изначально, и к тому же несколько изменилась. Ведь убийца провел свое детство между мужчин и женщин, и что бы мы ни предполагали насчет участия этих женщин в судьбе убийцы, наши теории навсегда останутся далекими от совершенства допущениями. Только Сара могла предоставить нам иной взгляд на происходящее, сыграть для нас женщину (или несколько таковых), которая могла взрастить эту ярость. Без этого мы не могли рассчитывать на успех.

Сара в ответ на известие о своей новой обязанности устало кивнула, и я понял, что ее пора немедленно уводить от Крайцлера, который утомлял даже выспавшегося человека. Я эскортировал ее из комнаты до лифта. Наш спуск сопровождало лишь умиротворенное урчание подъемника, отдававшееся эхом в темной шахте.

На первом этаже мы практически налетели на Айзексонов, чье возвращение было задержано отнюдь не толпой в Кэсл-Гарден (которая рассеялась вскоре после нашего отбытия), а Теодором, настоявшим на том, чтобы они составили ему компанию в набеге на его любимый Бауэри и победоносном завтраке, состоявшем из стейка с пивом. Оба детектив-сержанта выглядели такими же измотанными, как и мы с Сарой, так что мы даже не успели толком переговорить. Маркус и я в двух словах решили, что днем могли бы встретиться и навестить клуб «Золотое Правило», после чего они ступили в лифт наверх, а мы с Сарой – на пустынный Бродвей. Нам нужно было найти кэб.